Обсуждали мы с друзьями мою предыдущую миниатюрку про дворнягу. Ясное дело, вся жалость и сострадание перепали дворняге: мол меня-то кто-нибудь подберёт. Обсуждали собачек, а я вдруг о кошках вспомнил. Не нынешних кисах, на биссерных думочках вальяжно млеющих и обфотканых, занявших, как и блинчики, все рассылки. А из моего арийского детства…
Жили мы в бараке в сотне метров от красавца Дона и котов «ничьих» в бараке и вокруг водилось с десяток. Кроме пинков им иногда доставались объедки: рыбная требуха. От мяса Хрущёв нас, казаков, за Новочеркасск отучил, а Брежнев приучать даже не собирался. У барачных мальчишек было обычаем перед школой смотаться на бережок за парой десятков окушков: мог «цапнуть» на дурку и сазанчик или щурёнок. Всё шло в семейный котёл: даже с хлебом тогда было туго.
Вид этих, вечно голодных и ободранных котов, вызывал у меня воистину горчайшее отчаяние: для меня тогда уже птаха, упавшая из под стрехи, и охромевшая собачонка имели право на горе и сострадание, соизмеримое с состраданием к человеку. Пару раз я приносил котам малька, для домашней пищи негодного, но и его у меня наладились отбирать трое братьев-цыган с водокачки, с которыми и взрослые-то старались не связываться.
Разумеется всех этих Барсиков и Фурзиков один я различал и знал поимённо, мазал зелёнкой им уши после весеннего счастья любви и накладывал шины после проявлений «любви» братьев старших. Но то почти ненормальное сострадание, которым я был наделён, сколько себя помню с детства, требовало большего. Я почти физически ощущал их голод: сам был вечно полуголоден в бедненькой семье учителей, детей кулака и архиепископа под надзором власти.
Сначала я снова взялся за цыган, но хоть навыки живы, полученные на Алтае, позволяли мне справиться с одним, а то и с двумя сразу, их было трое и у одного был нож. Приятель предложил разорять воробьиные гнёзда, не осознавая равноценности для меня жизней всех беззащитных или нуждающихся в помощи Божьих тварей. Ничем закончилась попытка смены места: рыба водилась обильно только возле «запретки» водокачки. Вечерами за амбаром я собирал всю голодную шайку, мы лежали в бурьяне, я плакал, обнимал их и обещал завтра же что-то придумать. Это было мучительное время: они мне верили.
Сначала родилась идея: малька надо потребить на месте. За рыбу покрупнее цыган бы просто убили – это была ЕДА. Коты уже бегали за мной на криницу за водой: как-то само собой вышло, что в пределах жилой зоны они любили выслушивать мои комментарии относительно их подлых привычек, вечно отираясь вокруг меня, пока я хозяйничал. Но дальше мостков, а это только пол пути, ни один за мной не ходил.
У меня была и осталась черта характера, привитая арийским воспитанием: видишь Путь – иди.
- Если хотите жрать, - заявил я банде в четыре часа утра следующего дня, - пойдём за мной. Я взял удочку и демонстративно не глядя в их сторону, двинулся к мосткам. Через метров 15 небрежно глянул через плечо: шайка стояла на месте.
- Барс, сука, - я заплакал от ощущения бессилия, - у тебя совесть есть?!
Спросите у кота про совесть и дождитесь, что он вам ответит. Если вообще ответит и если ещё поймёте, что вас просто посылают. А Барс как будто только ждал этих моих слов, чтобы убедиться, что с ума сошёл я, а не он. И спокойно двинулся вслед за мной. Нечего и говорить, что за ним, ничтоже сумняшеся, двинулись остальные.
На берегу я перецеловал их всех от избытка чувств и волнения и мы принялись за дело. Люди, в тот день я сам взял почти ведро окушков и плотвы при двух сазанчиках, и на каждую наглую кошачью рожу пришлось не менее 20 (!) мальков. Так они на моей памяти ели только раз: пьяный Жорик собрался чистить улов во дворе, а пьяный же Славик предложил усугубить на халяву. Отлучились на чуток. Ну а характер котов вы знаете.
И всё-таки самое интересное не это. Ни один (!) из этих облопавшихся котов меня не покинул. Домой возвращались чинно: впереди я с ведёрком и удой, а за мной вся банда по ранжиру. Так будет и впредь, а однажды они помогут мне в драке с цыганами, которая всё-таки состоится. Но это уже другая история.