Πᾶς ποιητὴς γίγνεται ού ὁ ῎Σρος ἃφεται ἄν.*

Одной тебе, тебе одной,
Любви и счастия царице,
Тебе прекрасной, молодой
Все жизни лучшие страницы!

Ни верный друг, ни брат, ни мать
Не знают друга, брата, сына,
Одна лишь можешь ты понять
Души неясную кручину.

Ты, ты одна, о, страсть моя,
Моя любовь, моя царица!
Во тьме ночной душа твоя
Блестит, как дальняя зарница.

Александр БЛОК

*-Всякий, кого коснется Любовь, становится поэтом

Первый, а точнее один из первых, опыт моего представления здесь Блока не произвёл почти впечатления на моих читателей. Это меня удивило, но хоть и пишу я для читателя, но не откажусь от мысли более полно представить тут "серебряный" век и его поэтов, да и народ лиру, как мне кажется, просто не до конца понял: у меня будет ВЕСЬ "Серебряный век", а не только то, что читателю нравится несомненно. А сам Блок, абсолютно искренне относился к славе своей равнодушно, живя в своём прекрасном мире иллюзий и символа. Потому сегодня я решил, что он будет совершенно уместен и у хлопочуших хозяюшек, на минутки отрывающихся к компу, и у уже слегка пообщавшихся с Дионисом и его дарами мужчин. Одни оценят поэзию молодого Блока по достоинству, другим он станет прекрасным фоном к нарастающему веселью и ожиданию...каждому своего, а вместе - звону курантов. А дальше - edem das sein.

Не пишется и не поётся. Нет настроения и вдохновения. Впервые буду встречать Новый год совсем один. Целый день за компом, но кроме как коментить и лаяться ничего не выходит. В телевизоре кретины и только 1-й порадовал Его "Голос" - это шедевр 2-й год подряд: ни одна программа рядом не стояла последнее по крайней мере десятилетие, а то и с диких времён развала Союза. Профессионализм, красота, прекрасные люди и высокие профи отдали ему пол года, а не скроили на живопырку, как почти все передачи на ТВ. За последние 25 лет ничего похожего. Всё это оживило меня. Но вот Бальмонт - никак: у него свой ареал творения. Ахматова - состояние моей души, а поскольку оно у меня поганое, у Анны всея Руси для меня припаса нет. Брюсов так насимволит, что я и тихо раздражаться начну, а он этого не заслужил. Решил я почти закончить это безобразие и удариться в одиночество, как во спасение. В скит, от людей... Стоп! А у Блока ведь есть нечто, ну точно есть! Правда я отчего-то редко сюда его привношу, мы с ним отшельничаем в основном. Ну-у? Сейчас же выплыло из памяти...

***
Я живу в отдаленном скиту
В дни, когда опадают листы.
Выхожу - и стою на мосту,
И смотрю на речные цветы.

Вот - предчувствие белой зимы:
Тишина колокольных высот...
Та, что нынче читала псалмы, -
Та монахиня, верно, умрет.

Безначально свободная ширь,
Слишком радостной вестью дыша,
Подошла - и покрыла Псалтирь,
И в страницах осталась душа.

Как свеча, догорала она,
Вкруг лица улыбалась печаль.
Долетали слова от окна,
Но сквозила за окнами даль...

Уплывали два белых цветка -
Эта легкая матовость рук...
Мне прозрачная дева близка
В золотистую осень разлук...

Но живу я в далеком скиту
И не знаю для счастья границ.
Тишиной провожаю мечту.
И мечта воздвигает Цариц.

Александр БЛОК

Вот так! И в грусти-тоске найдёт тебя родная душа...или ты её. Господи, хорошо-то как! Такие они - "серебряные"...

* * *
Дети солнечно-рыжего меда
И коричнево-красной земли -
Мы сквозь плоть в темноте проросли,
И огню наша сродна природа.

Подымаясь к огню на высоты,
Припадая бессильно к земле,
Неустанно мы строим во мгле
Наших тел шестигранные соты.

В них огонь претворяем мы в мёд.
И, поднявшись над солнечным краем,
Точно свечи из воска сгораем...
В звездном улье века и века
Мы, как пчелы у чресл Афродиты,
Вьемся, солнечной пылью повиты,
Над огнем золотого цветка.

Максимилиан ВОЛОШИН

Очень разными бывают поэты "серебряного" века в своих видениях казалось бы одного предмета или явления. Но каким звучным эхом отзывается тема одного творца в представлении другого. У Бальмонта есть "Сонеты солнца, мёда и луны" - сказка души моих последних дней. Но вот явился Волошин и в три строфы выложил всю тему Бальмонта. Конечно, Бальмонт прекрасен и разнообразен, но Киммерийский маг может вот так, в несколько строк создать ареал творческой фантазии для нескольких поколений. Заметим, он в это время осваивал свою воздушно-знобкую акварель и в поэзию вернётся перед войною, но вот отвлёкся на часок от своих пейзажей, чуть не сведших с ума Рериха, и выложил нам всю суть человеческого пребывания в природе, названного эстетами цивилизацией. Вот вам, извольте, господа цивилизации, маленькое откровение мага в полотняной, просторной, как душа его, рубахе, предпочитающего сандалии лакированным штиблетам и пишущего широкими мазками на волшебном полотне Вселенной. Несколько строк, и картина мира создана.
Блистательная магическая картина! Такие они - "серебряные"...

ANNO DOMINI MCMXXI

Nec sine te, nec tecum vivere possum.
* * *
Пророчишь, горькая, и руки уронила,
Прилипла прядь волос к бескровному челу,
И улыбаешься – о, не одну пчелу
Румяная улыбка соблазнила
И бабочку смутила не одну.
Как лунные глаза светлы, и напряженно
Далеко видящий остановился взор.
То мертвому ли сладостный укор,
Или живым прощаешь благосклонно
Твое изнеможенье и позор?

Анна АХМАТОВА, «Anno Domini MCMXXI»

Вот и прощаемся мы на время с Анной всея Руси. У неё это - 15 лет, а когда я отзовусь на горькое слово царскосельской музы, одному Богу известно. Жду больших перемен в жизни, а, значит, и к ней приду другим, и она, верно, станет иной, какой ещё не виделась мне. Вот и поглядим, крепко ли мы изменились в этой нелепой круговерти, не озлобили ли нас подлецы и кликуши. Её-то точно нет, вот и я на неё равнение держать буду, русскую Сафо...

ГОЛУБОЙ СОН

От незабудок шел чуть слышный звон.
Цветочный гул лелея над крутыми
Холмами, васильки, как в синем дыме,
В далекий уходили небосклон.

Качался в легком ветре ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками витыми
Стволы дерев с цветами молодыми.
И каждый ствол был светом обрамлен.

И свет был синь. Кипела в перебое
Волна с волной. Лазурь текла в лазурь.
Павлины спали в царственном покое.

Весь мир в пространство перешел морское.
И в этом сне, не знавшем больше бурь,
По небу плыло Солнце голубое.

Констентин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

Сонет - форма утончённая, сложная и строгая. За внешней простотой формулы 4+4+3+3 и "онегинской" 4-й строфы с вложенностью формы, в классическом сонете звучащей в триадах как терции свободного волеизъявления А-Б-Б-А-А-Б или А-Б-А-Б-С-С с нюансами в перекрестии рифм, художественное полотно сонета неповторимо многогранно среди сплетения форм и смыслов. Написать даже один сонет - дело непростое, сплести "венок" - почти творческий подвиг, а Бальмонт, уже написавший два блестящих "венка сонетов", предлагает нам целую феерию россыпи их, меняя то размер, то от короткого трёхстопа ямба уносясь к 5-ти стопному, заставляя хорей мерно повторять вальсирующие ПА сумасшедшей круговерти, то вдруг стихает и становится клисталлом-образцом феерической формы, в которой время и смыслы вычерчивают причудливые узоры волшебного Бытия.
Это чудо-чудное, наслаждайтесь!

МИР

Как каждый лист, светясь, живет отдельным
Восторгом влаги, воздуха, тепла,
И рад, когда за зноем льется мгла,
Но с древом слит существованьем цельным, -

Так я один в пространстве беспредельном,
Но с миром я, во мне ему хвала,
Ему во мне поют колокола,
Через него я стал певцом свирельным.

В течениях причинностей плыву,
Как степь плывет под ветром ковылями.
Молюсь в ночах в многозвездистом храме.

Пью жадными глотками синеву.
И ствол растет из звезд, умножен нами,
Любовью, делом, подвигом, и снами.

Константин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

Обозрел я нынче на восходе из окна сад при пробуждающемся рассвете - что за диво?! Уж снега изрядно и ветер не очень-то и церемонился, а гляди же, однако, лист одинокий всё трепещет на ветру! И вспомнился рассказ Грина, читанный в далёкой молодости. Грин, слава Богу, при мне всегда: и дома, и в чемодане походном, и в машине. Это отдельный уголок души моей, с которым у меня отношения устоялись лет с десяти, а если фильм "Алые паруса" считать, так и пораньше. Перечёл несколько вещиц его и вдруг так стало больно и горько за него: за Ахматовой, Бальмонтом и Волошиным с Северяниным не прикасался я к нему уж более месяца. Зато как душу почистил, а сейчас вот дошло, отчего восторг такой! Очень у них с Бальмонтом иногда ладно выходит: Грин настрой душе задаёт, а Бальмонт его в восторг гимнопения претворяет. Так и живём...

ШЕКСПИР

Средь инструментов всех волшебней лира?
В пьянящий звон схватив текучий дым,
В столетьях мы мгновенье закрепим
И зеркало даем в стихе для мира.

И лучший час в живом веселье пира,
Когда поет певец, мечтой гоним, -
И есть такой, что вот мы вечно с ним,
Пленяясь звучным именем Шекспира.

Нагромоздив создания свои,
Как глыбы построений исполина,
Он взнес гнездо, которое орлино,

И показал все тайники змеи.
Гигант, чей дух - плавучая картина,
Ты - наш, чрез то, что здесь мы все - твои.

Константин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

Блистательна эта встреча поэта племени "Серебряного века" с предтечей-одиночкой конца века "золотого". Один Бальмонт сотворил более всех поэтов "Золотого века" и лишь Шекспир уверяет нас: "золотой век" всё-таки был, даже если в поэзии истинно царил только он, чьё имя теперь масоны пытаются и осквернить, и растащить по замшелым паутинным кладовкам средневековых бездарей. Поэзия, я имею в виду настоящую, может существовать у дикарей и антиков, практичных римлян и восторженных галлов, даже у исламистов начала их веры, но средние века для всей Европы, кроме русов, заказаны, да и наши предки не баловали.
Средние века Европы - кошмар и "Молот ведьм", костры и столетние войны, а предки наши всё это сдерживали и не пускали с Запада, одновременно заслонив стремительно дичающую Европу от диких восточных орд. То-то была бы чёртова смесь и главная заслуга Руси не в победе над ордынцами и рыцарями, а в том что не дали соединиться на теле своём этим сатанинским племенам. Эти нашли бы общий язык на столетия, а разгребать, как в Великую Отечественную, пришлось бы нам. Как разгребаем и сейчас, запомните это!!!

РАССВЕТ

Едва озарены верхушки гор.
Еще не вышло гордое Светило,
В котором всем земным восторг и сила.
Сейчас оно начнет дневной дозор.

Под белой дымкой зеркало озер.
Цветы еще закрытый кадила.
Долины спят. Но тьма уж уступила.
И только знака ждет старинный бор.

Купавы словно дремлющия луны.
Все шире свет. Все ярче горный храм.
Расплавленный рубин по ледникам.

Весь мир земной натянутые струны.
Скорей. Скорей. Мы снова будем юны.
И ток огней ударил по струнам.

Констинтин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

В самый короткий день и зачин новой песни Мироздания, Бальмонт и эта вещь его читается особенно, особенно в ночь накануне восхода первого Солнца нового года. Почему-то уверен, что песнь эту он написал в такой вот декабрьский перепуток миров, сердцем ощутив зачатие нового Мира, и отозвавшись ему россыпью колдовских строк сонета. И ты сидишь, сомнамбулически раскачиваясь у компа, которые сутки преодалевая кавардак в режиме и ожидая строгой указки нового миропорядка, чтобы спокойно, по детски, уснуть однажды в полночь, а не на рассвете, как пока. Ах, как хочется измениться именно сегодня с изменяющимся миром. Но не совсем, не до конца пока: жаль нажитого. Вот почему ты не бог и вот почему однажды станешь им, уходя чистым и пустым в круговерть сансары.
А пока - терпи и молись, грешный...

Счастлив я...

Счастлив я, когда ты голубые
Очи поднимаешь на меня:
Светят в них надежды молодые -
Небеса безоблачного дня.

Горько мне, когда ты, опуская
Темные ресницы, замолчишь:
Любишь ты, сама того не зная,
И любовь застенчиво таишь.

Но всегда, везде и неизменно
Близ тебя светла душа моя...
Милый друг! О, будь благословенна
Красота и молодость твоя!

Иван БУНИН

СТОЛЕПЕСТКОВАЯ

Безукоризненный в изяществе наряд.
Все одноцветное, в рассветно-сером, платье.
Зеленоватость в нем всесветна без изъятья.
У пояса костер приковывает взгляд.

Столепестковая таит душистый яд.
Меняет ясность чувств. Внушает мысль объятья,
О, если б мог тебя всю, всю в себя вобрать я.
Но губы алые безгласно не велят.

И пепельных волос волна, упав на плечи,
Змеино поднялась к тяжелой голове.
Уму не верится, что кос здесь только две.

Светясь, вокруг нее поют немые речи.
Вся говорит она. И вот не говорит.
Лишь в перстне явственно играет хризолит.

Константин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

Ах, чудно! Как же всё чудно у мага в этом вот величайшем на века хороводе сонетов. Символ, отточеный символ, а сколько тут смыслов потаённого и сверкающего всеми красками жизни солнечного бытия и восторга жизни. Бальмонт сам творит её из песчинок и Вселенной, наполняя тем, что есть главное на земле и на небе - любовью. Он то яростен в ней до восторженного исступления, то деликатен до истончения дыхания. Часто он представляет нам любовь в её простом земном обличии, но каково это обличие! Поют восторгом строгие, сдержанные тона безукоризненного в изяществе наряда, тихим восторгом наполнена до краёв чаша любви, но нет! не сейчас! нынче пора созерцания и любовной тоски, волной обрывающейся к сердцу, как её дивные, небрежно ниспадающие локоны. И только прозрачный отсутствующий взор её явственно тебе благоволит: будет, будет любовь!

Прежде чем окунуться в трагическую поэзию Анны всея Руси поздних периодов и 3-х "гражданских смертей", вернёмся к скорбной теме «Подорожника» (апрель 1921-го) – песни накануне большого горя: летом 1921-го Ахматова узнала о самоубийстве старшего любимого брата Андрея, в августе ушли из жизни сначала Блок, а затем Гумилев. Михаил Зенкевич, разыскавший Анну той трагической зимой в каком-то чужом промерзлом жилье, был поражен произошедшей с ней переменой. Той Анны, с какой он расстался, уезжая из Петрограда в 1918-м, той, что жила и пела любовь в «Вечере», «Четках», «Белой стае» и «Подорожнике», больше не было; книга, которую она писала после страшного августа 1921-го – «Anno Domini» – была книгой Горя. Год 1921-й как год конца прежней и начала новой жизни обозначен римскими цифрами уже в названии сборника: «Anno Domini MCMXXI» («От Рождества Христова 1921». Прочтя несколько вещей другу своей поэтической юности и увидав, как тот поражен, вздохнула горько: «Последние месяцы я жила среди смертей. Погиб Коля, умер мой брат и... Блок. Не знаю, как я смогла все это пережить».

Голос памяти

Мир – лишь луч от лика друга,
Все иное – тень его.
Н. Гумилев

* * *
Широко распахнуты ворота,
Липы нищенски обнажены,
И темна сухая позолота
Нерушимой вогнутой стены.
Гулом полны алтари и склепы,
И за Днепр широкий звон летит.
Так тяжелый колокол Мазепы
Над Софийской площадью гудит.
Все грозней бушует, непреклонный,
Словно здесь еретиков казнят,
А в лесах заречных, примиренный,
Веселит пушистых лисенят.

Анна АХМАТОВА, «Подорожник», 1921

Вот и расстаёмся мы с Анной всея Руси на долгие 15 лет и, не ведаю, сколь дней у меня - от этого надо отойти: тяжко, тяжело. Не раз ещё одарит она нас удивительными своими откровениями и пророчествами, дивную осень подарит ей судьба накануне смерти в один день с главным кошмаром своей жизни - Сталиным. Русская Сафо...

Ты ко мне не вернешься

Злате

Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки вроде крола:
У тебя теперь дачи, за обедом - омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла...

Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат,
Он скрывает бескрылье утомленных плечей...
Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах
Погасил за целковый вспышки поздних лучей!..

Ты ко мне не вернешься, даже... даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок...
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.

Как цветок... Помнишь розы из кисейной бумаги?
О живых ни полслова у могильной плиты!
Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги,-
Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!.

Игорь СЕВЕРЯНИН

У светлого Короля "серебряной" поэзии Северянина даже сокрушительные провалы в личной жизни, любви и творчестве не вызывают ни пафосного богемного отчаяния с наркотой, загулами и резаньем вен или неумелом нырянии в петлю. Чистота его души отвергала игру или истерику, только светлая грусть утраты... и жалость к той, что так бездарно покинула их светлый рай. Ни слова упрёка или горечи, лишь скорбная жалость к своей любви и такая же - к её предмету. Бросившемуся в холодные гостинные к не греющему бархату и мехам, к омарам и ананасам в шампанском.
"Заклеймён я совестью," - сказал о себе этот чародей и это ключ к пониманию Северянина.

НЕРАЗДЕЛЕННОСТЬ

Приходит миг раздумья. Истомленный,
Вникаешь в полнозвучные слова
Канцон медвяных, где едва-едва
Вздыхает голос плоти уязвленной.

Виттория Колонна и влюбленный
В нее Буонарроти. Эти два
Сияния, чья огненность жива
Через столетья, в дали отдаленной.

Любить неразделенно, лишь мечтой.
Любить без поцелуя и объятья.
В благословенье чувствовать заклятье.

Творец сибилл, конечно, был святой.
И как бы мог сполна его понять я?
Звезда в мирах постигнута - звездой.

Константин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, мёда и луны"

И снова Бальмонт поёт в душе моей. Даже не знаю, как я смог так долго без него. Истомлённый, как и он, совсем иначе слышишь и видишь ты мир и любовь в нём. Жертвенную и чистую, бесстрастную в устах мага и пронзающую тебя вселенской тоской обретения и утраты. Невероятные тени и иллюзии проходят сквозь твоё сознание вибрацией недостижимого совершенства в чувствах, когда любовь твоя - жертвенный алтарь и недостижимая звезда, постигнутая однако звездой, рождённой и пущенная вослед той, Божьей звезде, такой недоступной и зовущей...

ЛУЧШИЙ СТИХ

Прекрасно-тяжки золотые слитки,
Природою заброшенные к нам.
Прекрасен вихрь, бегущий по струнам,
Ручьистость звуков, льющихся в избытке.

Прекрасна мудрость в пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по письменам.
Прекрасней - жизнь отдать бегущим снам
И расцветать с весной, как маргаритки.

Из всех, мечте дарованных, цветов,
Быть может, этот цветик самый скромный,
Такой простой, невинный, неизломный.

В нем не отыщешь орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст изящно-томный.
Но лучший стих - где очень мало слов.

Константин БАЛЬМОНТ, "Сонеты солнца, меда и луны"

Это - мой любимый сборник у мага. Он весь сияет внутренним светом, полон загадочных полунамёков и восторженных полутонов. Как хороши его внезапные переходы от колдовской магии слова к блистающему волшебством загадки смысла. И совершенно расщепив внимание читателя на внешние блестки слов, вдруг разворачивает внимание его от мага смыслов к простой, ясной теме, где скромные цветок вдруг становится центром притяжения взора и внимания. И только ты, поверив лукавому магу, начинаешь разнимать на составляющие его орхидейные камлания, как он ставит точку: перед тобой не иллюзии, а стих, "где очень мало слов".
Совершенство краткости и глубины...

* * *
Так странно, свободно и просто
Мне выявлен смысл бытия,
И скрытое в семени "я",
И тайна цветенья и роста.
В растенье и в камне - везде,
В горах, в облаках, над горами
И в звере, и в синей звезде,
Я слышу поющее пламя.

Максимилиан ВОЛОШИН, Август 1912

Это Волошин, но какой! Он уже роскошно представил России импрессионистов, а пока изрядно растерянные издатели начинали печатать его вдруг ставшую (где раньше глаза были?) магически умопомрачительной поэзию, он уже взялся за кисти. И приехавший специально посмотреть на его крымский воздух в пейзажах Рерих чуть не сдвинулся с ума, но повторить этой чистоты и прозрачности воздуха не смог. А те, кто смог разглядеть его волшебный воздух и свет, были нимало смущены: он снова взялся за поэзию, да какую! Венки, северные оды или вот такие алмазные капельки, собравшие в себе весь мир в его многообразии и чистоте. Вели-и-ик...

Поэты духа

Снега, зарей одеты
В пустынях высоты,
Мы — Вечности обеты
В лазури Красоты.

Мы — всплески рдяной пены
Над бледностью морей.
Покинь земные плены,
Воссядь среди царей!

Не мни: мы, в небе тая,
С землей разлучены: —
Ведет тропа святая
В заоблачные сны.

Вячеслав ИВАНОВ

Этот космист, которому и нашей Вселенной было мало, на земле тоже был максималистом, достаточно вспомнить его венок сонетов, что приводил и коментировал я здесь. Вот и нынче от русских снегов легко уходит он к Вечности и Бесконечности. Я очень долго не мог привыкнуть к лёгкости, с которой он скручивал в спирали пространство и время, долго не мог принять его запредельные разлёты воображения, но поняв единожды, полюбил навсегда и всерьёз. Он уютно прижился у меня среди "серебряных", из которых я навсегда выделил и полюбил Ахматову и Бальмонта. Но Иванов нисколько не теряется среди этой блестящей плеяды, став вскоре теоретиком символизма и признанным космистом, блистательным учеником Циолковского и Фёдорова. О! Чудная эпоха!

ПРИЗНАНИЕ
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумашедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
1957

Николай ЗАБОЛОЦКИЙ

И снова у нас знаковая дата: ещё не было даже московского кинофестиваля, а ходить разрешалось только "под ручку". И думать - так же... Вот это - "под ручку"?!
Я распевал этот шедевр в подлиннике студентом на совсем другую музыку. А потом явился в 1972 году в Москву сиделец Звездинский. Сначала с песней "Поручик Голицын", потом - новый "шедевр"! Он перед вами: сравните, абстрагируясь, с поэтическим подлинником.
Грустно: музыка на уровень текста не тянет, скорее спекулирует на нём. Есть в ней какая-то неуловимая горчинка, а ведь чище поэта, чем Заболоцкий, я лично не знаю. Разве что Игорь Северянин. И обязательно не раз порадую ещё вас его удивительными творениями. А пока наслаждайтесь подлинным словом и попыткой создать хорошим певцом Носковым вокруг него музыку и любовь...

***
Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу — зренье
Или актеру — голос и движенье,
А женщине прекрасной — красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены — и это знаем сами —
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.

Анна АХМАТОВА, 23 июня 1915, Слепнево

Ах, ну до чего хороша Анна всея Руси в этих святых откровениях несвятой русской мадонны. Впрочим по арийским меркам она самая что ни на есть святая Матерь-Сва, так полны понимания и сострадания все её откровения воистину ведуньи. Две недели без неё вышли мне мукой, так хотелось открыть вам новые родники её творчества, но сначала была дорога в ночи, житие в отеле и дела-делишки, измотавшие меня. А потом чУдная втреча с творчеством Елены Прекрасной, поразившим меня своей воистину "серебряной" первозданностью. Но вот Елена снова закрыла свои родники и я вернулся к царскосельской музе: свято место пусто быть не может. И видя, предчувствуя новые встречи с Енне, решил я обратиться к своим давним любимцам, к их несметным богатствам. Скоро присоединятся к ним Брюсов и Бунин, Северянин и Цветаева, Всеволод Иванов и патриарх-Фет. А пока наслаждаемся творчеством Русской Сафо...

РАЙСКИЕ ПТИЦЫ

На Макарийских островах,
Куда не смотрят наши страны,
Куда не входят смерть и страх
И не доходят великаны, -

На Макарийских островах
Живут без горя человеки,
Там в изумрудных берегах
Текут пурпуровые реки.

Там камни ценные цветут,
Там все в цветенье вечно юном,
Там птицы райские живут -
Волшебный Сирин с Гамаюном.

И если слышим мы во сне
Напев, который многолирен,
В тот час в блаженной той стране
Поет о счастье светлый Сирин.

И если звоном нежных струн
Ты убаюкан, засыпая,
Так это птица Гамаюн
Поет в безвестном, голубая.

Константин БАЛЬМОНТ, "Свирель славянина"


В своей книге "Арийский ренессанс. Воин веры." я взял эпиграфом три строфы этого чуда. И долго потом мучали меня сомнения: ну нельзя из этой сакральной арийской песни изъять ни строфы, ни слова. Пришлось добавить остальные строфы и сразу стало ясно: перед нами шедевр, а не эпиграф. И место ему среди лучших откровений мага. Те места, что я посещал не единожды, начиная с времён своего арийского совершеннолетия, как бы встают перед глазами среди этих волшебных строк, узнаваемые в поэзе, и нет тут ничего удивительно: Бальмонт именно сюда сбежал из питерских салонов, а уж как встретила мага Гиперборея, можно по этим волшебным строкам догадаться. Велик, воистину вели-и-ик...