Оживаю ныне потихоньку, душа тоже оживает и наполняется какими-то воистину детскими арабесками, фантазиями, которых ныне не сразу-то и сыскать в изрядно потрёпанной житейскими абсурдами, но всё той же, Богом данной душе. Как я люблю, ценю эти чистые выплески детства и юности. И долго мысли и дух стремятся к этой высоте, как стремится старый лебедь за улетающим вдаль косяком. Нет – не достигнуть… А стоит ли? Это твоя жизнь, ты был творцом своей судьбы и только тебе да Творцу доступно понимание величия или ничтожества твоего создания – себя.
И ныне изумляющий меня случай в почти пятнадцать лет оставил глубокий след в душе моей. Тогда же это было настоящее потрясение. А всего-то: пошли побродить с этой странной девочкой Ладой к Дону. За неделю до ристалища с Сеней. Впрочем, насчёт всего-то...как сказать...
Прав, ой, как прав оказался Сеня в своих предчувствиях. Никак не могли определиться до этого дня мои с ней отношения: вроде подруга моего соперника, холодная фарфоровая куколка, ровная в отношениях со всеми. Говорила, правда, что-то такое умница Вера, необычное что-то, но, по-моему, лишь Сеня там это что-то увидел, даже предостеречь меня от чего-то пытался. А потом она зачастила к нам на репетиции в актовый зал. Сидит, обняв коленки и подтянув их к подбородку: слушает...
Я вскоре забывал о ней, а Сеня и того - вообще её, по-моему не замечал. Ничего себе отношения: я представил на их месте себя и царевен - ничего себе?!
А сегодня она после репетиции как бы очнулась, подошла своей странной, невесомой походкой и взяла у меня из рук инструмент. Оглядела его, как бы в сомнении, что именно эта медяшка с клапанами издавала только что звуки неземные и волнующие, взмахнула ресницами, медленно переводя взгляд с инструмента на меня.
Я ещё ничего не успел понять, а уже беспомощно барахтался в волнах волшебного голубого сияния. Тренированная воля пришла на помощь и наваждение исчезло, а Лада, как ни в чём не бывало, уже просительно тянула меня за мезинец.
– Пойдем, прогуляемся к Дону. Мягкий рывок за мизинец, невинный взгляд исподлобья и снова, – пойдём, ну пожалуйста...
Сколько и где мы бродили вдоль берега, я помню смутно, говорили мало и почти ни о чём: обычная, ну, очень обычная прогулка. Но вот дальше... Впрочем, такие вещи или ложатся в рифму, или вовсе умалчиваются. А ведь это был только пролог...

Наш Дон был дивной чистоты.
Не видел чище сроду.
Закрой глаза, – сказала ты,–
Пока войду я в воду.
Походкой лёгкой отошла
За сомкнутые ветви.
Минута тихо поплыла,
В века, в тысячелетья.

Я слышал – платьица нейлон
Шурша, скользнул в орешник.
И тихий Дон был ослеплён
Твоей красою вешней.
И уплыла ты, уплыла
Так далеко, далёко,
От лебединого крыла,
От голубой осоки.

Струились над рекой века
Их принимала Лета.
В реке уснули облака
До нового рассвета.
Давно те минули года
Тот трепет сердца замер...
Я ждал судьбу свою тогда
С закрытыми глазами

А потом она и вовсе исчезла на все дни нашего с Сеней ристалища. Ну, а возвращение было и вовсе мистическим, но то что было после всего - и вовсе судьбоносным. Да-а-а...