Ничем не обделила меня судьба: у меня были друзья из тех, что на всю жизнь. Две чудные девочки из семей родовых казаков и юный казачок Юра – ученик мамы. Ната и Мила, казачки той особой красы, что создана для любви и царения, учились со мною с первого класса и были замечательными подругами. Мы вместе делали уроки, плавали через Дон в самом широком месте, а вечером целовались в кустах сирени. Испытывая волнение таинства, и ровно ничего от физиологии. Юра в этих забавах участия не принимал. На его совести были коньки, два велосипеда и обучение игре на гитаре. Я был самым младшим, но именно мне доверяли своих чад и здоровенный казачина Петро, и утончённые, с флёром восточного шарма, но истинно арийского корня, «предки» Натки. И, наконец, мать Юры, тихая тетя Вера, несущая крест матери-одиночки при муже, получившем десять лет за участие в Новочеркасском восстании. И именно я отвечал за все последствия общих фантазий. Ради верной свиты.
Ната с Милой теперь всегда были рядом, но их время ещё не пришло. Они, не задумываясь, перевелись за мной в лицей, понятия не имея, что будет тут, хотя и знали – медаль без проблем в прежней школе, не гарантировалась вовсе в лицее при университете, с повышенными требованиями к сложности в изучении математики и физики. И лишь несколько посвящённых в суть замысла знали, что в одном из классов вместе с «мажорами» из семей прокуроров и судей, завмагов и партийной элиты, а также профессуры и творческой интеллигенции, будут готовиться к будущему несколько ребят из семей учителей, врачей и признанных мастеров какого-либо дела. Ради них и создавался лицей как модное учебное заведение для элиты. Они то и были этой элитой – прошедшие отбор по критериям, о которых не имели понятия те, кто считали себя элитой и модный лицей пробивали. Ната и Мила ни о чём таком не знали, довольные, что прошли отбор и будут учиться сложной математике и физике с другом, влюбившим их не только в себя, но и в эти науки, научившим их познавать, а не узнавать, ведать, а не верить на слово. Верить на Слово нужно только Богу.
И пока Ната точёной фигуркой и огромными глазищами смущала «мажоров» на «нулевом» семестре в июне, а Мила ворожила чудной косой и томной грацией, я готовил их к иному. По рождению мы все были «октябрята» и до совершеннолетия, которое у ариев в пятнадцать, им ещё предстояло познать немало. Гвидон уже приглашал девочек на Буян: перед лицеем это было необходимо - пора и в Путь. До совершеннолетия, которое у ариев в пятнадцать, им предстояло познать немало. Трёп, который я ранее оплетал гентским кружевом ведомого, от которого сладко кружило голову милым ундинам, теперь всё чаще превращался в порхание эльфов мыслей среди арабесок потаённых смыслов. Обычный вечер, берег Дона…
– Дружочек, – Ната невидяще глядит перед собой, не замечая, что давно держит мою руку в своих тонких трепетных пальцах, – а ведь они знали, что умрут, а всё равно,… – я только что поведал из «Велесовой книги» как Кама и Ока любовь друг другу в дар принесли, – …розами, как стрелами. Да после такого, дружочек, даже смерть красна – после такого дара. Да-а-а…
– Дар, – Мила сидит у самой воды, охватив коленки и, склонив голову чуть набок, так, что коса русой змеёй уползает со спины в траву, вслушивается, – дар! Славно как выходит?! Мы слова баить стесняемся, а они вона как, целый мир. Ты скажи, это что, дар у тебя? – она всплеснула руками, – ты глянь, опять дар, с тобой скоро молиться на слово станешь. Отчего у тебя слово так красиво играет?!
Мила томно вздохнула, забросила косу за спину и…
– Отпусти ты наши души девичьи!
Куда томность девалась, чёртик из коробочки, в миг рядом со мной оказалась, глаза пылают, чисто ведьма. – О чём нам, умненьким, с женихами теперь гутарить?!
Она валит меня на спину, прижав к земле телом и уколов сосками крепких спеющих грудей.
– Скажи, беда ты наша!
И целует, ещё и ещё, – ах, как сладко!
А сверху уже навалилась, визжит, хохочет Натка.
– И я, и я хочу, зацелуем его до смерти.
Русалки, ведьмы; ах! какие ученицы растут!
– Нет ты скажи, долго нас мучить будешь?! …
Потом, притихшие, лежат рядом, глядят отрешённо в звёздное небо. А я спрятал в ладони их трепетные, тонкие пальчики и магией касаний ведаю, как они мне дороги.
***Интересно мне, и вам будет полезно последить, как меняется, насыщаясь и углубляясь понятийно, наш язык. Наташа изначально говорила чисто и правильно: школа питерского морского офицера и блокадницы, хоть их родители и были с Дона, куда они и вернулись из Порт-Артура, после выхода отца Наты в отставку. Люда, коренная станичница, мягко произносила «г» и пересыпала речь казачьими словечками. Я долго сохранял неистребимую мягкость южнорусского произношения. На этой основе образовался универсальный язык нашего общения с внешним миром. Плюс веденье и санскрит, дополненные языковыми уроками Баюна и средой Буяна. Мысль произнесённая у нас не становилась ложью. Для нас началом было слово – Логос. Это и помогло за год создать свой эгрегор без помощи Собора. Явление уникальное!