Нацелился в зал токкатою Баха…
Михаил АНЧАРОВ, «Маленький органист»

Музыкальные откровения, как окрестила пишущая братия почин лицеистов, нам удалось окончить на высокой ноте. Город, притихший после первого тура в попытке осмыслить увиденное и услышанное, теперь желал видеть финал так и не понятого большинством и оттого ещё более тайного, притягательного действа. Жаждущих было столько, что арендовали концертный зал «Октябрь», в котором ещё неделю назад пел Карел Гот. Вместо одной вещи каждому из участников решено было предложить исполнить по две, а также использовать профессиональный аккомпанемент. От которого, впрочем, оба отказались, ошеломив всех заявлением, что одной из вещей будет импровизация. Идею подбросил я, а Мороз только понимающе подмигнул. Эпатаж публики замышлялся нешуточный. Пожалуй со времен Ромула и Рема никогда более не оказывали горожане двум мальчикам столько внимания.
Город дрогнул, бестолково засуетился и только два человека остались сами собой – я и Сеня. Сеню внутреннее распределение ролей, где он справедливо отошёл в тень, ничуть не смущало и он готов был поддерживать накал до конца. Меня же вообще занимала только музыка. Так и началась эта сказка, возникшая по прихоти двух юных волхвов, чьи предки принесли в этот благодатный край зерно возрождения великого народа – Ведическую Традицию и веру. И потомки соответствовали положению. Вопрос: может ли одна труба заменить сто двадцать четыре? Дурацкий, скажу вам, вопрос: нет в этом нужды, если труба в руках Сени. Из пассакалии, адажио и фуги до-минор Баха он взял адажио, зато какое адажио, и как оно было сыграно!
Зал это редко исполняемое чудо просто ошеломило, оголило его нервы... и бросило под ноги коршуном налетевшей половецкой пляске Бородина. Это я безумствовал с князем Игорем в половецком стане сумасшедшими стоккато и почти горловыми дикарскими выкриками степняков, которые как ударом меча, резко и беспощадно рассек я надвое «Плачем Ярославны». Щемящая душу пауза после лебединого вскрика над Дунаем, безответного, полного тоски крика княгини-лебёдушки, тянула душу самым заветным, русским, родным. «Ярославна плачет за Дунаем», – и труба плакала вместе с юной княгиней.
В буфете Липский кушал эклер и помалкивал – вещь небывалая. На его глазах происходило нечто невообразимое: соперники (шептались, непримиримые!) объединились и высекли зал. За неверие и снобизм. Теперь будет награда, достойная наказания, непредсказуемая! И Липский молча кушал эклер.
***
Эля притащила московскую комиссию в залу по наитию и теперь нисколько не жалела. Нет, она не боялась, что мальчики разочаруют. Тем не менее, эти люди, интеллигенты и эстеты до мозга костей, в чем она уже смогла не раз убедиться, были ещё и консерваторами в самом хорошем смысле этого слова. Консерватизм в педагогике полезен, особенно здоровый консерватизм профессионалов, хранителей разумного, доброго, вечного. Только вот некая кастовость столичной элиты чуть смущала её. Зато теперь она с удовольствием наблюдала, как эти эстеты, слышавшие не раз оригинал в традиционном исполнении (и каком исполнении!) «теряли лицо». Хотите угостить экзотикой – ну и зря. Вопрос решён и незачем показывать «хороших деток на досуге». Но Вас рекомендовали очень почтенные люди – потерпим. Так, с необидной иронией рассуждая меж собой, вежливо ожидали они, эти седые профессора-патриархи, "самодеятельности". И дождались…
Это что – Бах, кажется? Как?! Эту вещь всего два раза в году играет Гродберг! В зале Чайковского и ещё в консерватории! Вместе со знаменитой токкатой. Но позвольте, на трубе и без аккомпанемента?! Однако…И всё же это Бах, по духу, по темпераменту, а вот этот пассаж просто чудо! Однако… У Гарри адажио – это две руки, ещё две ноги на басах, поршни, а вот тут он, Гарри, обычно локотком, локотком: сто с лишним труб всё-таки в органе. А на кой столько, если вот этому одной хватает. Адажио – вот оно, самое, что ни на есть адажио Баха. Однако…
А это что за новость: «Князь Игорь» и опять труба, одна труба. Сговорились что ли, у Бородина только в тарелки четверо лупят как полоумные, деревянные, духовые… шайка, хорошо им там шуметь! А зачем, собственно. Меня и под эту трубу ноги в пляс тянут. Однако… Ярославна плачет, княгинюшка... Боже, как натурально – сердце, сердце щемит! Жалко, что это в Большом нельзя спеть на этой трубе, этому вот мальчику. А почему бы и нет, поёт же, да как поёт! Однако…Вот, значит, какие здесь детки. Надо этой милой даме пренепременно сказать что-нибудь, да ручку, ручку поцеловать…ишь как сияет. И в буфет, в буфет, такое без коньяка, знаете ли...
Знали бы вы, что ждёт вас через минуты...