Среди всех этих событий и явлений как-то потерялся один факт, а именно: была у собора и иная жизнь, простая и понятная. Они кушали, спали (правда на свой лад), с видимым удовольствием занимались спортом, музицировали, а кроме лицея учились еще в заочной математической школе при МГУ (ЗМШ) и такой же, но физико-технической при физтехе (ЗФТШ). Как-то я в порядке бреда, как им сперва показалось, выдал простенький парадокс:
– Хочешь быть свободным – займись чем-нибудь полезным. – И назвал сие законом хроносферы. Шутка длилась недолго, даже Ната упустила случай съязвить. Погружаясь всё основательней в дела собора и лицея, они становились воистину свободными людьми. На всё доставало времени и высвобождалось ещё, тотчас принимаемое в употребление, а профицит всё рос и вместе с ним росла степень их свободы. Если ты можешь удовлетворить любую потребность духа, а кто-то полагает, что ты зависим, то что тогда свобода?!
– Закон назван так потому, – смеюсь я, – что дела свои мы пускаем по самым замысловатым кривым окружающей нас временной сферы, оставляя самый короткий путь для дела наиважнейшего в сей момент собору или твоему духу. А другие делаются себе в магических уровнях так, чтобы не путаться в чужих сферах и не мешаться. Тогда и твоё дело поспеет к сроку и без помех. А собор – это когда самые короткие пути наши совпали. И не факт, что самый короткий путь – прямой. То-то б мы накрутили, толкаясь на одной тропке. Истинно сказано: у каждого своё начало и свой путь – важен лишь результат. Мы – маги. Род передал нам ведомое, а путь к знанию у каждого – свой. А мы создали собор – это и есть теперь наш путь.
После совершеннолетия отпала необходимость держаться вместе, когда все получили по «оленю». Магическому символу собора Оленя со многими полезными им свойствами. Вместе со змейкой он определял нужное место за секунды и место встречи теперь назначали тоже с помощью оленя и змейки. Кроме того, соборный разум срабатывал при необходимости без обязательного сбора. Потому меня часто можно было теперь застать с Ладой у Эли. Это надо видеть!
Только что бранили молодых литераторов: за что не возьмутся, то герой рельсы куёт, то те же рельсы вдаль любимую увозят, а герой – в тоске. Засилье рельс, а «Анна Каренина» не выходит. Глядь, а сами через минуты смакуем Чивилихина и именно «Серебряные рельсы». И выходит, главное не рельсы – талант. А Лада с Наткой или Милой хозяйничает по дому или шепчется с царевнами о сокровенном. Скоро сведут воедино части Большого Пути, на годы каждый займётся своим по решению собора…и прощай подобные идиллии. А пока – можно. Иногда и весь собор собирается, а то ещё и професор приедет в сопровождении обязательного Бонда, а если и Граф зацепился...
Не успеют, бывало рассесться да толком чайку попить, пока девы что-то вкусненькое соображают, как профессор уже проявляет нетерпение:
– А я, светлейший собор, рядок тот, что днесь нас мучил, свёл таки. И вышло такое – дворник сочтёт. Да вот, извольте на минутку присесть…
Мужи тотчас обступают профессора – все, кроме полковника: тот в математике слаб. Царевны тоже порываются и Лиза с Верой вслед, но Лада непреклонна:
– А голубцы кто вертеть будет – Пифагор?
«Минутка» между тем растягивается на пару часов: свернуть ряд – это хорошо, и посчитать пришлось изрядно и не дворнику, а всем вместе. Теперь остаётся только лишь понять, что они тут насчитали. Пустяк, на который уходит ещё час. Теперь совесть их чиста, но вот на душе скребут кошки.
– Как Верочке-то сказать, – профессор искренне расстроен, – она, умница, и трафик уж посчитала до девяносто первого, а и не будет у неё этих пяти лет. Да и сам этот год больше на локальность смахивает. Сплошные допуски и вероятность упала до девяноста восьми процентов. При Святославе и Иване – сотые доли, а тут два процента. И на этом фоне совсем погано смотрится девяносто третий.
А Вера с девочками уже ждала их вывод и выглядела вовсе не расстроенной. Хотя всё слышала.
– С точки зрения арийской многомерности всё приходится на девяносто третий год. Там – результат, а путь и начало не интересны. Но мы-то считаем пока по правилам мартышек и логика у нас Аристотелева, чему ж тут удивляться? Начало – восемьдесят пятый, пик – девяносто первый с временным лагом в два года. Вот и вылез девяносто третий, как Миша Романов после смутного времени. Спасибо, профессор, за ряд, только вы про сегодняшнее молчок, даже Старейшинам. И следы вычислений приберите – всё уже в браслете.
– Ну что ты, Верочка, я такие вещи теперь только дома! И все черновики – в камин.
– А тебя там за отворот халата и в одной тапочке через весь город, – ехидно гнусит полковник.
– Ты бы помолчал насчёт дома, Юрий Андреич, ведь сказано: со мной или Графом, и не иначе. Нам польза от твоих озарений, а тебе – спокойнее...и нам. Тетрадь когда пёр сюда, в зеркала, небось, не глянул ни разу.
– Грубый ты, Виктор, – профессор показал листик бумаги, – вот, я б его сразу скушал, если что.
– Так, – я прячу улыбку, – отныне без Бонда – никуда. И готовьтесь-ка, Юрий Андреевич, к посвящению. При том, как Вы владеете магией числа, пора изгоев ею – по сусалам. Это – решение собора. И чтоб больше листочков тетрадных не кушать, гурман Вы наш.
