Вряд ли есть на Земле человек, который ничего не слышал о Зодиаке. Хотя бы потому, что именно на Зодиаке основано одно из самых любимых увлечений современного человечества – гороскопы.
Но кто всё же первым придумал Зодиак - 12 созвездий: Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы, расположенных вдоль видимого годового пути Солнца среди звёзд – эклиптики? Древние египтяне? Загадочные шумерийцы? Халдеи? Персидские маги? А может быть всё-таки древние эллины, которые, выделив зодиакальные созвездия в особую группу, каждому из созвездий присвоили свой знак?
Но Наставник, указывая нам на созвездия из пещер, был непреклонен: Зодиак придумали гиперборейцы, жившие в древности здесь, в Кольском Беловодье. И служил он им для... географической привязки местности! Тогда же я узнал, что Ловозёрские тундры являются как бы эпицентром сакрального Космоса Гипербореи. Это было ЗНАНИЕ, а несколько дней назад я отправился туда это доказывать, выполнив СВОЮ часть работы.
Касаясь здесь истории и некоторых аспектов астрологии я к великому неудовольствию Цареффна не только обошёл умышленным молчанием гиперборейскую версию, но и вообще прекратил на время "звёздные" путешествия, готовясь к земному, по смыслу не уступающему звёздному, ибо посетить вознамерился не что иное, как Северный земной дуат или земное пристанище душ. Дело в том, что когда места древних святилищ в районах Кольского полуострова, Белого моря и Северо-Востока европейской части России были соединены условными линиями, на географической карте Севера европейской части России проявилось... Созвездие Орион. Небесный дуат древних – духовный мир мёртвых. А ещё один такой дуат образуют пирамиды Гизы. Каково!
Вот тут ещё я предрекал, что Великая тайна египетских пирамид может стать одной из главных тайн Земли. Поздравляю: вы стали соучастниками рождения этой тайны. Потому что кусочек этой тайны был у меня в руках.
Но сейчас я был погребён под обрушившимся сланцевым "козырьком" пещеры у самого выхода. Радовала чудом оставшаяся узкая вертикальная щель, сквозь которую мог я наблюдать звёздное небо и подпитываться от арийского Космоса, но в смысле спасения этого было мало: надо было искать другой выход из пещеры, в которой я был впервые.
Оставалось, как некогда волхвы и Чернобог, глядеть на Орион, сливаться с этим миром, восстанавливая свои ментальные способности ориентации в незнакомом пространстве и готовиться к новому испытанию.

Исследуя в своих запредельных опытах идею и природу скрытого знания я не мог не затронуть идею сверхчеловека. Она стара как мир. В течение сотен веков своей истории человечество жило с идеей сверхчеловека. Сказания и легенды всех древних народов полны образов сверхчеловека. Герои мифов, титаны, полубоги; Прометей, принесший огонь с неба; пророки, мессии и святые всех религий; герои волшебных сказок и эпических песен; рыцари, которые спасали пленных принцесс, пробуждали спящих красавиц, побеждали драконов, сражались с гигантами и людоедами, - всё это образы сверхчеловека.
Народная мудрость понимала, что человек, как он есть, не способен сам устроить свою жизнь; народная мудрость никогда не считала человека достижением, венчающим творение. Она правильно оценивала место человека, принимала и допускала ту мысль, что могут и должны быть существа, которые, хотя они тоже являются людьми, всё же стоят гораздо выше обыкновенного человека, сильнее его, сложнее, "чудеснее".
Лишь тупая и кастрированная мысль последних столетий европейской культуры полностью утратила идеею сверхчеловека и внутреннего круга, поставила своей целью понимание человека, каков он есть, каким он был и всегда будет. За этот сравнительно короткий период европейская мысль так основательно забыла идею сверхчеловека, что когда Ницше бросил её Западу, она показалась новой, оригинальной и неожиданной. В действительности же она существовала с самого начала известного нам человеческого мышления: сверхчеловек никогда надолго полностью не исчезал и в современной мысли.
Что есть "наполеоновская легенда" и сходные легенды, как не попытки создать новый миф о сверхчеловеке? Массы по-своему ещё живут идеей сверхчеловека; их не удовлетворяет человек, каков он есть; литература, предназначенная для масс, неизбежно преподносит им сверхчеловека. Что представляют собой граф Монте Кристо или Шерлок Холмс, как не выражение идеи сильного, могучего существа, с которым не в состоянии бороться обычные люди? Его сила всегда заключает в себе нечто таинственное, магическое, чудесное.
Чем занимался я в своих погружениях в Гиперборею , как не возрождением идеи сверхчеловека?! В себе...



см.прежние коментарии!

Над этим эссе, спасая его после внезапной замены латиницы на русские буквы (как Вале такие глюки удаются?), пришлось изрядно потрудиться: я писал с применением большого числа HTML-кодов, уменьшая шрифт после прошлых экспериментов Вали и расставляя пробелы и переносы. Представьте, какая была каша. Но вот сонет перед вами: кто скажет, что он плох? Согласитесь, сонет стоил любых трудов.

Вначале Хаос был и облекал светила;
Пространства и века без меры мчались в нём;
Потом большой груди обильным молоком
Земля, благая мать, титанов напоила.

Титаны пали. Стикс их принял, как могила.
И никогда весна под неумолчный гром
Не зажигала солнц сияющим огнём,
И осень щедрая полей не золотила.

Жозе Мариа де Эредиа
Перевод Д.И.Глушкова (Д. Олерон)

Книга Жозе Мариа де Эредиа "Трофеи" издания 1925 г., купленная мной, молодым спецом - это сборник сонетов, на который автор потратил 30 лет жизни. Так утверждают его биографы и в этой части они, безусловно правы. Сюда вошли такие сонеты как "Забвение", "Геракл и кентавры", "Артемида", "Охота", "Козопас", "Пастухи", "О корабле Вергилия" и др. Но если его друг и тоже "парнасец" Ш. Леконт де Лиль был прекрасным стилистом, что позволяло ему творить свои сонеты, не выходя из кабачков Монмартра, то Эредиа собирал темы для своих сюжетов от Греции до... Гипербореи. Артемида, сестра-близняшка Апполона Гиперборейского, захватила его воображение настолько, что этот, в общем-то кабинетный исследователь пустился во все тяжкие полевых сезонов. Мать его кумира, титанита Лето, заставила Эредиа обратить внимание на титанов, а моё - на него. Ибо он побывал-таки в тех местах, где я ещё при первом их посещении едва не свернул себе шею.
И навсегда заболел этой сакральной частичкой древней цивилизации. У него, Эредиа, в тот год я тоже искал ответов на давно терзавшие моё воображение вопросы, год четвёртого посещения заповеданных гор и озёр Лапландии, где в начале времён разыгралась космическая битва титанов со своими детьми, будущими Олимпийцами. Одолевшими старших богов и ушедшими на Балканы. Искал у него, Гесиода, Данте, а узнал...

Вот тут поинтриговал я читателя немножко, а тема-то непростая. Пора и продолжить...
Встретила меня и в этот раз Гиперборея, ничем не грозя, но и ничего не обещая. Обычное дело: ни разу не являлся я сюда званным и только завершив очередной магический коло, становился желанным. Но сейчас всё было по иному: снаружи меня жёг ледяной "помор", а изнутри - тайна.
После той этнографической наводки на Буян, которая тут случилась так же легко, как была немыслима вне Космоса Беловодья, оставалось понять сущий пустяк: что такое «окиян-море». Чтобы отыскать в нём заветный сакральный остров Буян, двойника-побратима донского чуда Азова (Ас-Хова), с бел-горюч камнем Алатырем и царицей змей Гарафеной (Скоропеей).
С тем, что есть «океан-море», разобрался быстро. Благодаря гимнам ариев, которые стал распевать с 13-ти лет. Слово «sumudra», которое обычно переводят в Ригведе как «море» или «океан» в зависимости от контекста, дало мне заветный ключик… По представлениям ведийцев море, или океан, существовало как на земле, так и на небе. Когда речь идёт о земле, на которой Индра установил космический порядок, убив змея Вритру, запрудившего реки, то упоминается, что реки весело побежали к морю, где сливались друг с другом. Когда же имеется в виду космос – изначальная водная стихия, из которой произошла жизнь, или же просто скопление небесной влаги в виде дождя, например, то значение «sumudra» передают как «океан». Читайте внимательно Ригведу, друзья!
Из этого следовало, что словосочетание «океан-море» есть место, где Небо сливается с Землёю. Простенько и со вкусом: для принятой моей «звёздной» логики это было 100% попаданием, так как этнографам хорошо известно о существовавшей в древности вере тульских крестьян в то, что «на Пасху, в заутреню, когда праведники встают из гробов, Млечный Путь опускается на Землю и открывает дорогу в царствие Божие».

Древняя вера именно туляков здесь важна принципиально, так как на Северо-Западе России вымя Небесной Молочной Коровы (то есть Млечного Пути) проецируется на землю прямёхонко на бассейн северо-русской реки Тулома (см.карту предыдущего поста), название которой с санскрита можно перевести как «Мать Тула».

Туляки, чей фольклор изучал я особо в связи с обществом Туле Гурджиева, где получали посвящение Гитлер, Гесс, Рерих etc., значительно упростили мне отыскание заветного острова на восточной стороне «океан-моря» (то есть проекции Млечного Пути на Землю), на «кисельном берегу» (то есть проекции созвездия «Орион» на Землю). Этот райский остров из русских сказок сохранился до наших дней. Он всё ещё существует!

Остров, а, точнее, группа «райских» островов была известна старикам-поморам давно. А в Беловодье, на заветном острове, нашёлся и огромный яйцеобразный белый камень - «камень Алатырь», и рядом с ним лежащую каменную «змею» - «инорокую Гарафену», и большой каменный «молот», с помощью которого, если верить древнейшему русскому народному преданию, Бог Сварог и Чернобог некогда сотворили НАШ и ТОТ мир. Вот тут и здесь всё и сошлось. И вот как это видится соединением звёздной и здешней сакральной карт. Однако, пожалуй, я вас утомил. Да и воспоминания о ТЕХ временах... А тут ещё Заболоцкий замучил вопросами, которые я и сам постоянно себе задаю. Завтра, быть может, и вам и себе отвечу...



см.ранние коментарии!

см.!!! здесь!!!

Из пройденных порогов Котельня выделялся особо. Нехитрый проход в главном потоке на средней скорости завершался прижимом. Лодки спокойно несло вдоль скального козырька впритык, так, что борт едва не касался стены, а под ними темнела, ворожила бездна: котёл (кратер?), заполненный хрустальной водой. Волшебное место, но и коварное. Давил на психику тяжкий козырёк скального навеса, напрягала опасно близкая стена, от которой хотелось оттолкнуться рукой или веслом. А вот этого-то делать было нельзя: любое касание – и вам обеспечен оверкиль, главный сюрприз Котельни. Пронесло, и сие было отмечено: прыгали со скалы в хрустальную бездну, испытывая восторг духа в полёте и тела в жгучей воде, пока не стряхнули наваждение колдовского места. Как выяснилось - ненадолго: у подножия скалы, с которой мы только что прыгали, нас ждал атлант, которого по утверждению Саула до судорог боялся сам каган. Учитель Саула, маг Серьги и Чёрный князь Ур. Только что тут проходила Натка, отжимая волосы, а теперь её мокрый след босой ноги попирал загнутый носок чёрного сапожка, выглядывающий из под неимоверной длины чёрного же плаща, схваченного по талии сизой перевязью, на которой покоились меч и кинжал. Трость в левой руке, шляпа в тон с одиноким сизым пером и правая рука, поднятая в арийском приветствии...
Непростой получился разговор, в котором, и на этом настоял Никола, принимал участие я. Молчаливое... Говорил в основном короткими скупыми фразами Ур, Наставник чаще кивал, но иногда тоже вставлял короткие реплики. Потом они ушли к скале и пробыли там...пробыли, а когда вернулись, на лица Ура была написана озабоченность: Никола только что поведал атланту судьбу ученика, уготованную ему ребе. "Только бы успеть," - Ур поднял руку в арийском прощании и исчез за скалой: как и не было...
Впечатлений от всего пережитого ныне хватило бы на пару-тройку маршрутов, но впереди был Сухой Иовас, главный сюрприз не только Варзуги, но и всей Русской Лапландии. Три ступени, в каждой от трёх до пяти каскадов – и всё это на бешено бурлящем серпантине длиной в версту. Сразу начались проблемы: первую ступень из-за сильного встречного ветра проходили кормой вперёд и, конечно, спутались в каскадах. Последний приняли за вторую ступень, которую рекомендовалось тщательно разведать и ставить махальщиков. Разведали, поставили и прошли на удивление легко место, собирающее по отчётам Турклуба на Моховой за сезон несколько лодок. Впрочем, весь Иовас собирал их десятками. Никола оглядел из-под руки шумящий в начале поворота перекат и беспечно высказался в том смысле, что «эту мелочь проскочим вместе, а третью ступень будем смотреть». Двинулись в "перекат", который и оказался той самой грозной второй ступенью. Что было дальше никто не помнит, сорок пять секунд растянулись на час и каждая секунда этого часа была ужас. Но, Господь милостив, опять пронесло. И пока, так и не осознав, что на самом деле мы содеяли, все пытались описать неописуемое, Наставник всё сдержанно сокрушался: как же это он оплошал – прозевал вход в "третью" ступень. Ладно, немного очухаемся – и вперёд. Правда, шумит за поворотом малость, да что там может быть, коли сам грозный Сухой Иовас с Божьей помощью покорили. Тронулись, всё ещё возбуждённо обсуждая чудесное спасение, а нас уже несло, разгоняя, к близкому, слегка шумящему повороту. В крутой дуге из пены и брызг навстречу ударило в разрыв туч солнце, осветив каньон на всю глубину, и мы разом заткнулись в потрясении увиденным и ударившем по ушам и нервам гуле. Теперь мы знали точно, как воистину выглядит ад: прямо перед нами ревела и клокотала истинно третья ступень Сухого Иоваса! Помоги нам, Господи...

О Север! Чертог ледяных ветров,
Твердыня для тех, кто тверд!
Вернется достойный твоих даров,
Чей посох в пути истерт,
Скиталец, чьи волосы — как снега,
Глаза — как озера гроз.
И не остановит его пурга,
И не обожжет мороз.
Хвала возлюбившему твой Простор,
Вкусившему соль дорог...

Александр Аринушкин

Чего-чего, а уж соли дорог я вкусил без меры. Да и не может быть её, той меры, у познавших путь в Гиперборею. Познавших... Мальчишка в неполные 15 лет - тогда я её только познавал. На всю оставшуюся... Господи! Как давно это было, а перед глазами всё - как сейчас...
Первое преодаление-постижение Ловозера, на другом краю которого по азимуту сто пять нас ждала горная речка с загадочным именем Афанасия , моя берегиня.
Первый урок - мистический Кириллов остров. И посещение сакрального Сейдозера. Начинались будни, но отнюдь не серые: серости здесь быть не могло - и всё тут! Даже выступы нависших справа кряжей были цвета столового серебра. Оттуда, из серебряного благолепия, где пряталось за Мотка-губой колдовское Сейдозеро, вдруг выкатила набрякшая туча. Известное с древности коварство здешних гор. И всё...
Крутые гребни волн и одно спасение - Кириллов остров. Вогнутой лукой перекрывает он юго-запад озера. Бают, что ни один проходец здешних мест его не минует. Или туча загонит, или ветер снесёт с азимута, как не пялься в компас и карту. А уж на острове...
Когда кусты особо влекут, из ближнего, о, Господи! глаза и борода торчком. Это - козёл, а за его спиной в кустах целое стадо. Откуда?! До берега две версты, но кто-то их доит? У местных лопарей есть моторки? Есть, только это ничего не объясняет: их сюда не заманишь. Даже спиртом за буксировку к острову. Почему не мимо? Спросите и получите в ответ уверенное: "Мимо никак". Значит, так и будет, есть, значит, на острове что-то такое... Да уж не Беловодье ли это?!
Так судили-рядили на первом привале. Был и второй и третий: остров никак не хотел отпускать. А на первом пугнули козла, развели костёр, пошёл трёп... И тут зазвонил колокол...

Белый лебедь

Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.

Под тобою - глубь немая,
Без привета, без ответа,
Но скользишь ты, утопая
В бездне воздуха и света.

Над тобой -Эфир бездонный
С яркой Утренней Звездою.
Ты скользишь, преображенный
Отраженной красотою.

Символ нежности бесстрастной,
Недосказанной, несмелой,
Призрак женственно-прекрасный
Лебедь чистый, лебедь белый!

Константин БАЛЬМОНТ

После испытаного здесь напряжения первых дней погружения в Гиперборею, что относилось, конечно более к царевнам, мы , наконец, втянулись в неповторимый ритм жизна Гипербореи. За первые четыре дня подъёма нашего по милушке Афанасии случились два события: первая пещера и баня. Кроме того был первый в моей жизни хариус, пойманный собственной рукой во время перекуса на редком для Афанасии плёсе, когда решили к берегу не приставать. Благо травник в термосе заваривали для таких случаев: при сплаве по большим рекам плёсы среди болот по десяткам километров, когда негде пристать – не редкость. Здесь иное: тихая вода была коротка, но уж больно чистое случилось место. Так и веяло благостью тысячелетий от покрытого сосновым бором откоса крутой горы. Речка тихо млела в тени нависшего уступом кряжа, да ещё радовала глаз семья лебедей – совсем ещё желторотые птенцы и их родители.
– Какие милые пушистики! – Натка восторженно всплеснула руками и чуть не выбила кружку из руки Николы, – ну так бы и расцеловала.
Между тем мама-лебедь учила детишек нырять, а папа тут же ловил малька, кося глазом в сторону лодок, катамараном дрейфующих по плёсу.
Озорство буйной, только что полученной силы разума, вдруг охватило меня неведомым ранее восторгом Творца кудес! Я строго сдвинул брови. Нос уткнул в верхнюю губу, а нижнюю дудой выпятил вперёд и вверх наподобие клюва, горлом издал утробный клёкот…и исчез. Вместо юного волхва перед птенцами был сам двойник папаши-лебедя: вытянутая вперёд шея над отведёнными назад плечами-крыльями, хитро скошенная вбок голова с одиноко смотрящим подозрительным глазом. Сходство было поразительное: принц Лоэнгрин в образе лебедя. Я ещё раз издал клёкот, малыши замерли. И... под негодующий гогот матери порскнули прямо к лодкам. Настоящий папа-лебедь лишь глянул на шалунов и резвящегося принца… и нырнул за очередной рыбкой. Увидев реакцию главы, успокоилась и мать.
У лодок малыши засомневались, но я издал губами шипение и погрузил голову в воду. А когда голова вновь оказалась над водой, между губ трепетал хвостик рыбки! Всё, это была последняя капля! Мгновение, и самый шустрый уже тянул хвостик к себе, а я шутливо сопротивлялся: дразнил. Потом я кормил других осмелевших малышей с губ наподобие того, как кормил в детстве сизарей. Влах с другого борта таскал для царевен сачком малька, а те кормили им стайку – тоже с губ. Никола в сторонке жужжал камерой, и всем было, ну прелесть, как хорошо! Перекус затянулся, детвора вскоре уплыла на призывный клич матери, а девы всё не могли уняться, ахали и сюсюкали. Под эти ахи и охи я закинул мелкую блесну на щурёнка или окушка – в вечерний приварок к пакетному супу, как делали, и успешно, ещё на Ловозере. А вынул приличного хариуса, которого здесь просто быть было не должно: его место в стремнине и на порогах, а не на плёсе, пусть и не стоячем. Поскольку я только собирался половить эту волшебную северную форель при удобном случае, то воспринял происшедшее как маленькое чудо, а забавы с царскими птенцами - естественными и приятными. Девочки думали иначе, своего Лоэнгрина обожали, что не мешало иметь свою точку зрения: лебеди – вот чудо, а какой-то там «карась» – блажь. Впрочем божественную скоросолку из хариуса, натёртого солью и полежавшего четверть часа, – юные лебединые девы, сиречь будущие Валькирии, ели явно с удовольствием. Вдруг Ната умолкла на полуслове и подняла руку с браслетом. Глаза у змейки пульсировали багрянцем…

Когда там что-то снится, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы можем даже гадать по своему сну и, лишь проснувшись, узнаем, что то был только сон. Узнаём ли? Да, потому что есть ещё великое пробуждение, после которого узнаёшь, что в мире есть великий сон. А многие думают, что они бодрствуют и доподлинно знают, кто правит миром. До чего же они самонадеянны! И они, и Лао Цзы, и даже самый мудрый мудрец - это только сон. Я говорю, что вы сон,...и это тоже сон. Такие мысли кажутся загадкой только здесь: там, в Гиперборее, они так же естественны, как дыхание. Вернувшись, ты многое забываешь, но это помнишь. Помнишь, но не понимаешь и только знаешь: по прошествии многих поколений придёт тот мудрец, который ведает их смысл, для него вся вечность времён промелькнёт как один день! А пока мы спим,... и ждём. Потому что этот мудрец - в нас.

Из старинных легенд Гипербореи остро кольнула в сердце одна. Потому, что я ЭТО уже слушал с царевнами и Наставником здесь Именно в Гиперборее и, возможно, на том самом острове. Легенда гласит, что то был один из 12-ти островов Сил, Воль, Могуществ, окружавших сакральную гору Меру. На этом острове построили храм с тысячью колоколов. Колокола, большие и малые, были украшены лучшими мастерами арийского мира. В сильную непогоду, когда дул ураганный ветер, звон всех колоколов сливался в единую симфонию и приводил в восторг сердце каждого человека.
Прошли тысячелетия, камушек с Ориона, "подарочек" атлантов, разнёс всё вокруг и остров погрузился в океан. С ним под воду ушли и колокола. Древняя легенда гласит, что колокола продолжали непрестанно звонить: при желании их мог слышать каждый.
Воодушевлённый легендой, один юноша отправился за тысячу миль послушать этот звон. Днями он сидел на берегу, всматриваясь в сторону утонувшего острова, и напряжённо вслушивался. Но он слышал только шум соснового бора на берегу и прибоя. Юноша всяк старался не обращать на них никакого внимания, но казалось, этот шум заполнил весь мир.
Всякий раз, когда его охватывало уныние, он ходил слушать деревенских мудрецов. Никто не знает, когда они появились тут и никто не помнит, чтобы с ними что-то случалалось. Они с благоговением вещали таинственную легенду, делили с рыбаками их простую, но здоровую пищу, давали бесценные советы, чувствуя особым слухом мудрости природу, а блестящие глазёнки детворы, окружавшей костёр во время их рассказов подтверждали: да, звон есть и многие из них его слышали. В сердце юноши после таких сценок вновь вспыхивала надежда, чтобы… Он не слышал,...не слышал!
А когда юноша решил отказаться от своей затеи, появилась она. Дочка рыбака была красива той особой северной красотой, с широко поставленными глазами, голубыми как спокойное море, гордой посадкой шеи как бы стремительно несущей и эту голову в белокурых, крупными волнами, волосах, и этот мечтательный взгляд, который мог быть и пронзительным. Таким взглядом коротко глянула она и на юношу, но другим были заняты его мысли и она лишь спрятала необидную усмешку в уголках пухлых по детски губ.
Возможно, ему и не суждено было услышать музыку колоколов. Возможно, это была лишь красивая легенда. В этот последний день он отправился на берег, чтобы попрощаться с океаном, и увидел её. В мокром от брызг простеньком платье, не скрывавшем ни волнующе-крутой линии бедра, ни высокой девичьей груди с острыми сосками. Точно ундина из пучины явилась она и ворожила, томила прекрасными своими глазищами, пока юноша не растворился в этой безбрежной синеве глаз, воды и неба. Пальцем тонкой ручки она плавно, но повелительно указала сесть на песок прямо у полосы прибоя, сама опустилась рядом и голова юноши пошла кругом от запаха цветов, моря от мокрого платья и чистого девичьего тела под ним. Тут только он заметил венок на её голове за мгновение перед тем, как всё вокруг исчезло. Звуки моря так поглотили его, что юноша уже почти не осознавал себя: он слился с внезапной глубокой тишиной моря.
И вдруг в этой тишине он услышал колокольный звон! Нежный звон маленького колокола, а за ним ещё один, и ещё, и ещё, пока музыка тысячи колоколов не слилась в единую гармонию, а сердце юноши не затрепетало в восторженном экстазе.
Он очнулся на берегу один уже под звёздами. Ундины не было и только следы на песке да духмяный венок рядом пели в восторженном гимне души - это был не сон. Оставим его мечтать и, возможно...Нет, пусть сам, только сам. Ти-и-ше...
МИР ЖДЁТ ТЕБЯ: СУМЕЙ СЛИТЬСЯ С НИМ ИЛИ НАЙДИ УНДИНУ, КОТОРАЯ ПОМОЖЕТ ТЕБЕ ОБРЕСТИ В НЁМ ВАШУ МУЗЫКУ.

НАД СЕВЕРНЫМ МОРЕМ 
Над морем, где древние фризы,
Готовя отважный поход,
Пускались в туман серо-сизый
По гребням озлобленных вод,-

Над морем, что, словно гигантский,
Титанами вырытый ров,
Отрезало берег британский
От нижнегерманских лугов,-

Бреду я, в томленьи счастливом
Неясно-ласкающих дум,
По отмели, вскрытой отливом,
Под смутно-размеренный шум.

Волна набегает, узорно
Извивами чертит песок
И снова отходит покорно,
Горсть раковин бросив у ног;

Летит красноклювая птица,
Глядя на меня без вражды,
И чаек морских вереница
Присела у самой воды;

Вдали, как на старой гравюре,
В тумане уходит из глаз,
Привыкший к просторам и к буре,
Широкий рыбацкий баркас...

Поют океанские струны
Напевы неведомых лет,
И слушают серые дюны
Любовно-суровый привет.

И кажутся сердцу знакомы
И эти напевы тоски,
И пенные эти изломы,
И влажные эти пески,

И этот туман серо-сизый
Над взрытыми далями вод..
Не с вами ли, древние фризы,
Пускался я в дерзкий поход?

Валерий БРЮСОВ

Писал я уже здесь об истинной столице. Сколько шансов упустили правители России, чтобы воистину возвеличить и так великое. По дури спесивой, безоглядно на потомков: лишь бы себя увековечить. Взять хоть историю с Петербургом.
Говорили, рассказывали староверы-поморы Петру про моря незамерзающие и бухты огромные, удобные. Демидов от Балтийской лужи, сколь мог, открещивался. А вот на Медвежьем брался чуть не на свои кровные форты и верфи новой столицы заложить.
Не даром облюбовали гордые поморы, не знавшие барской крепостной неволи, эти места. Во все времена просилась сюда, на 10 градусов выше нынешнего Питера, столица империи. И не Испания и Англия, а Россия стала бы великой морской державой на столетия раньше, оседлав оконечность Гольфстрима. Знал про то Иван Грозный из своей знаменитой либереи, поручил Строганову сие великое дело... Эх, кабы не смерть Ивана, да не Смута. Романовы замухрышками оказались во все свои царствования.
Подумать только: чья кровушка истинное величие России придала? Не Пётра, не-е-ет, не этого самодура и чёртушки - Екатерины! А Пётр, что Пётр: Питер вот на костях, да Балтийская лужа с кучей проблем. Хорош ныне Питер, чудо как хорош. А стоял бы десятью градусами выше - Царь царей всех городов во все времена.

– Припомните, что-нибудь путное рождалось в действующих столицах? Интриги, перевороты. Даже наука здесь какая-то однобокая, конъюнктурная что ли. Альтернатива здесь провинция или вовсе деревня. Сколько прекрасного вышло оттуда, сколько величественного и Великого. Великие космисты Циолковский и Фёдоров тому яркие примеры. Последний и натолкнул меня год назад на мысль, где должна быть истинная столица Руси. Её я видел на Кольском, да не узнал. Под носом у погранцов позже облазили мы, сопливые лицеисты, пещеры полуострова Рыбачий. Там потом читала Старейшинам лекцию о золотом кубе Натка: зря ли заслали нас туда под ментальным прикрытием сильнейших на Севере волхвов?! На Рыбачий Фёдоров указал, как на Четвёртый Рим.а подтверждение нашёл здесь, в Пороховой балке. Окна Лизы на неё смотрят. После взятия Трои Одиссей попал на Север и Троя…вдруг раздвоилась. Та, которую расковырял Шлиман, мало кому интересна. Меж Ростовом и Аксаем знающие спокон веку ищут эту Трою, в этой балке. Что делал тут Гесс? Почему Барченко по дороге в пещеры Крыма месяц сидел в местном музее и увёз таки два экспоната, один из которых – «стрела Пифагора»!? Математик, философ и поэт Пифагор имел прозвище Гипербореец и жил в пятом столетии до новой эры. Создал лодку Аполлона, на коей тот летал на Балканы. А «стрела» была компасом. Ранее тут был стан Траяна (Троя?!). Кто был тут, в «стане героев», как звучит Аксай? Аполлон Гиперборейский или Пифагор Гипербореец?! И не эту ли «стрелу» искал Гесс?! На ней вырезано идеографическим письмом описание маршрута, по которому можно найти начало. Кстати, та стрела ещё и руна тиу, иначе – просветление. А началом было таинственное Беловодье или страна счастья. Её-то и искали Барченко и Гесс, любимчик Ади и ученик Гурджиева, идущий пока чуть впереди нас. Вот оно, это описание!

Все разом вскочили, профессор, путаясь в полах халата, полез прямо через кресло и только вредная Ната влюблено проворковала под нос, но так, чтобы слышала Лада: «Не может без эффектов, мучитель!».

– Минуту, – я поднял руку, – здесь сплошной тибетский и докириллица, но не это тут главное. Второй экспонат был чем-то вроде дневника и из него выходило, что цель посещения Аксая не более и не менее, как возведение столицы и на Юге, вот откуда «стан героев». Основная столица в Гиперборее, резиденция или «небесная канцелярия» на Олимпе и летняя, культурная столица – Аксай. Рядом священный храм Азова (Ас-Хова), сакральный Буян, где учат и посвящают наследников знания Рода. Но стан – Аксай.

– А начало, пресловутое начало, – профессор волновался как юноша, – о нём есть что-нибудь?!

– Полуостров Рыбачий, – просто ответил я. – Самый далёкий Туле.

Все ошарашено замолчали, даже дышать перестали.

– Но там же ничего нет, одни скалы. Полная зависимость от ресурсов и энергии.

– Начинать и надо на бедной ресурсами окраине. Тогда и проявятся технологии древних знаний, а соборный интеллект создаст культуру знания-веры с Символом новой веры и местом подготовки её служителей. Это пройдёт незаметно. Те же, кто выиграет в этом загаженном отходами магической деятельности мире свару за светскую власть, получат оппозицию духовной власти как культ нового знания и его обрядов. Служители культа принесут знание-веру отсталым регионам и с ними придётся считаться. Установится баланс сил, где будет доминировать дух.

Я помолчал, дал осмыслить на паузе сказанное и продолжил:

– Но дух модален. Против него бессильна грубая сила, но и он не признаёт натиск. А «элита» будет биться за власть. Придётся пойти на то, против чего пока говорят Старейшины – на ментальную коррекцию. Это проблема, но есть и другие. Знание-вера породит олигархов духа, некую касту Посвящённых, жаждущих абсолютной власти, в том числе и над процессом коррекции. Так уже было некогда с атлантами, это опасно: выпустив джина из бутылки, трудно будет загнать его назад. Не допустив к тайнам ментальной науки и психотронным табу. Из-за этого случилась война атлантов с их учителями – гипербореями. Проблема ждёт своего решения, нашего с вами решения. Но вернёмся к Рыбачьему.

Там и Гольфстрим кончается, и прямые выходы в Мировой Океан. Не то, что кривые через Балтийскую лужу. Фёдоров говорил всегда, что Питер зря на костях строили, на 10° выше, у Варангер-фиорда, естественное место русской столицы. Там немцы в войну две дивизии горных егерей держали: арийский Север забрать по "знанию" Гесса, полученному от Гурджиева. Отто Ранке из жутковатой "Аненербе" Грааль там искал по личному приказу Гитлера. Я знаю, что они там искали – то же, что и Рерих, Барченко, Бокий, Бехтерев с доченькой...

Там, среди дюн поморских особо ощущаешь трагическую миссию Руси: мир хранить, но знание и веру, что для ария суть едино, хранить пуще. И пишется там на выдохе: горьком, но с любовью...

Я внезапно улыбнулся и увидел, как успокаивается, светлеет взглядами собор.

– Вот таким четвёртый Рим предстал мне перед Престолом…и в расчётах, о коих – завтра. Сегодня мне ещё предстоит защищать то, что ведал сейчас вам, на Соборе.
Я снова помолчал раздумчиво.
– Холод, камни...
Улыбнулся, широко и счастливо:
– Зато какой там, на Русском Севере, будет климат через срок – рай!
И почти молитвенно пропел только что рождённые в душе строки.


На дюнах поморья унылых
Грустит непогода.
Меж сосен, от холода стылых,
Колдует природа.


Здесь выси совсем не высоки
При всякой погоде.
Борей, заплутавший в осоке,
Колдует природе.


Полоска седого прибоя
У древнего кряжа,
С багряной закатной каймою
По краешку пляжа.


А в небе косяк, пролетая,
Кричит запоздало.
То Русь моя, матерь святая.
Устала, устала...

Не совались бы вы, господа к нашему деду, а то ведь поморозит кое-что кое-где и от его настоящего космического мороза никакой скафандр не спасёт. Там, в Лапландии, центре Гипербореи и техгологии соответствующие есть. Ох, не совались бы, а?

Когда там что-то снится, мы не знаем, что видим сон. Во сне мы можем даже гадать по своему сну и, лишь проснувшись, узнаем, что то был только сон. Узнаём ли? Да, потому что есть ещё великое пробуждение, после которого узнаёшь, что в мире есть великий сон. А многие думают, что они бодрствуют и доподлинно знают, кто правит миром. До чего же они саионадеянны! И они, и Лао Цзы, и даже самый мудрый - это только сон. Я говорю, что вы сон,...и это тоже сон. Такие мысли кажутся загадкой только здесь: там, в Гиперборее, они так же естественны, как дыхание. Вернувшись, ты многое забываешь, но это помнишь. Помнишь, но не понимаешь и только знаешь: по прошествии многих сотен поколений придёт тот мудрец, который ведает их смысл, для него вся вечность времён промелькнёт как один день! А пока мы спим,... и ждём. Потому что этот мудрец - в нас.

Сколь было исхожено тропами Гипербореи, покрутился я изрядно и в её порогах: умирал и выживал, воевал и познавал. Учился…
Тот суровый год принёс мне первый крупный успех, но и спросила за него Гиперборея немало. Нашёл я обсерваторию, о которой писалось на иридиевой пластине №12 древними тибетскими письменами Традиции Дюн-Хор – колесо времени. В самом неожиданном месте. Но только сняв через древний каменный жёлоб-обсерваторию эклептические координаты «Летнего Треугольника» (Веги или альфа Лира; Денеб – альфа Лебедя и Альтаир или альфа Орла) и внеся поправки на прецессию земной оси, я понял отчётливо, что стою на пороге чего-то… о чём даже думать было знобко.
А потом, вслед за приключениями духа, пошли сплошь приключения тела. И на свой последний волок вышел я с горстью изюма, который берёг до последнего: переть 6 км байдарку (челн) в 45 кг через топь – это как раз тот условный «фунт изюма», что предстояло мне потребить на предмет элементарного выживания. На том конце волока было дупло, в котором все проходящие здесь охотники, реже геологи и совсем редко туристы, что-то оставляли: чай, сахар, спички, соль, тушенку и пакетный суп или бульонные кубики: всякую разность для бедолаг вроде меня. Следующий путник запас потреблял, восполняя своим - более свежим.
А там всего в неделе сплава кержацкое село Варзуга: расстояние по здешним меркам незначительное. Между этим селом, означавшим жизнь, и мной стоял всего лишь один порог, а дальше – дюны нижнего течения. Но какой порог!
Проходил я его по всем правилам приготовившегося к встрече с Всевышним: помолился, надел чистую рубаху, стираную песком в мягчайшей горной воде Поноя. Хорошенько врезал себе кулаком в нос, чтобы разозлиться, и двинулся… Н-да...

Солнце в космах как астрея
Лямки челна мучат плечи
Смерти хочется скорее
Так я жизнью поувечен

Ноги в ранах, рёбра ноют:
С мишкой дрался на рассвете
Вновь накрыла боль волною
Ну на кой мне муки эти

Полуголая осина
Отразилась в ржавых водах
Злобно чавкает трясина
Обещая смерть и отдых

Вдалеке валун маячит
Вот оно - отдохновенье
Обещает вьючной кляче
Камень чудное мгновенье

Прислонюсь, расправлю плечи
Осажу сердцебиенье
Ведь идти-то недалече
До ближайшего селенья

К речке выйду, челн настрою
Охлажу в потоке ноги
Солнце скрылось за горою
Что там ждёт меня в пороге?

Влезу в чистую рубаху
Помолюсь усердно Богу
Разъярюся, и без страху
Пру к бурлящему порогу

Пронесло…Рассвет встречаю
Снова солнце как астрея
Выпью я, пожалуй, чаю
Ох, крута Гиперборея…

Чаще на небо гляди тёмной безоблачной ночью!
Звёздною пылью тогда густо покрыт небосвод.
В каждой пылинке громадный мир заключён.
Бесконечность стала наглядной...
Павел Флоренский, «Завещание»

Необходим был какой-то метод – это уже ясно. Должно существовать нечто такое, что я обязан знать прежде, чем продолжить опыты. Всё чаще и чаще я думал, что такой метод могут дать мне люди пещер, знающие древнюю Традицию. Почему они не помогают?! Я же вижу, чувствую, что они всё время не оставляют меня вниманием, всё время рядом. Моя мысль сосредоточена на этом. Вопрос Традиции и метода приобретает для меня первостепенное значение, хотя сама идея ещё не совсем ясна и связана со слишком многими фантазиями и очень сомнительными теориями. Но одно мне очевидно: в одиночку я не смогу сделать ничего. И вот я решаюсь отправиться сам на поиски этих людей, которые могли бы указать мне Путь. Именно в эту решительную минуту и явился невесть откуда и как всегда вовремя мой опекун с рождения волхв Сергий, тот самый старец с Алтая с филином. И сам сказал идти в пещеры.
Погружение в многомерность мира. То, что я узнал от волхва Сергия, потрясло меня. Выживают в некогда благостной, а теперь, из-за камушка с Ориона, суровой Арктиде наши предки,...и, едино, потомки. Трудно это промыслить, но на то волхв: и выслушает и растолкует. Где-то далече, на Тибет ушла в летаргию Вторая цивилизация, уступив пространство (но не время!) для будущей Третьей. Здесь же, внизу, Первая использовала тайну атома, и тонкие поля. Ведая, что через долгие тысячи лет её и будут звать Третьей. А потом её сынов, предтеч Венеции и Рима, Третьим Римом назовут, как в насмешку. Русь так назовут, государство древнего великого народа!
***
Люди явно очень древней культуры... Гостя встретили по-простому. Только за гостя меня считали вряд ли. Пришёл поучиться – славно! Хорошо, что освоил маленько волхвование, сами видели, как проламывался сквозь невежество и страх. Добре, поможем дальше идти. Привёл волхв Сергий, он многих здесь помнит: время тут по иному течёт. Провожая с новым знанием, здешние умельцы поднесли чудный меч. Три пластины равной длины: трапеция, прямая пластина и ещё одна, с середины сходящая на клин острия, а вместе – меч. Отдельно - мудрёная и точно по руке удобная рукоять. Всё легко собрать, просто двигая торцы смежных частей один вдоль другого. Щелчок, ещё, и уже не найти линий стыков. А разбирается всё поворотом кольца внизу рукояти. В разборе в замшевом чехле - в сапожок упрячется. Или меж лопаток на ремешке. Да-а!
Тяжко далась мне среди триг первая самостоятельная наука. Волхв исчез так же внезапно – как и не было! Постигая уровни астрала, я, помнится, крепил навыки, полученные в пещерах: контроль над телом и духом. Лечил раны, управлял болью, дышал кожей. Учился зрить темноту и ощущать пространство и время. Медитируя, прорастал корнями самопознания внутрь своей сущности, пробуя на вкус вечность и бессмертие, которые в прежних опытах только мстились. Обкатывал пути полевых структур или чертил огненные рунические письмена. Пришло понимание-озарение: все законы нашего мира – запреты. Из ничего получить что-то нельзя, превысить скорость света нельзя.
И тут, как откровение небес, ударила та сумасшедшая вечерняя гроза. Помню пьяный воздух, насыщенный электричеством, возбуждение предельное, на грани обморока, головоломный, совершенно иррациональный спуск по мокрой сланцевой осыпи кратера Райявр, безумная ознобная дрожь холода и экстаза. И бесконечное космическое одиночество наедине с тригами и небом. Наверно так чувствовали себя монахи Тибета. А потом багрянец заката, ночные звёзды, колющие зрачок! Великое таинство небес! О! Та гроза взорвала, разметала прежний мир запретов – можно, всё можно!

Тучи, как кулисы на спектакле,
В солнечной короне величавы.
Радуга у солнышка сквозь капли
Похищает каждый лучик славы.

Всех времён связующие нити
Звёзды, как кристаллики сапфира.
Ночь у них историю похитит
Через бездны чёрные эфира.

Все – игра таинственных небес,
Множество таящая чудес.
И, познав их прелесть, робкий стих
Чуть коснулся тайн и славы их.


Это было такое понимание, такое! Вселенная причастила своих тайн, но дальше – сам. Сам преодолел этот мир запретов и себя в нем – твори! И я торил свой путь, превращая уравнения состояния и законы сохранения в предикатные клаузы. Бедный квант! Не останавливайся – помрёшь. Или теперь вовсе нет?! Время хозяин всего, или послушный аршин в руках моих, которым я дела свои отныне мерить буду?! Не стихи – стихия: стоит преодолеть запрет, и физика превращается в магию! Умирал в Гиперборее за эту магию, за одну лишь улыбку тайны, поманившую даже удрать от Наставников лицея, но СВОЁ искать. И нашёл!
см.ранние коментарии!