ОНА

В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты...
Ее искал, ее любил В чертах
Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца — Таиах
И покрывало Монны Лизы.
Под шум молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессилье
Пред ликом восковых Мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал ее судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Ее улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц.
Из бездны призрачного тела.
Но неизменная не та
Она скользит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.

Максимилиан ВОЛОШИН

С спокойствием почти летаргическим миновал я не единожды этот этюд мечты, небрежный набросок того, чему не суждено уже сбыться ни у Волошина , ни у меня. Я точно знал свою нетерпеливость и одновременно безинициативность в вопросах любви: завоёвывали вечно меня (подумаешь, экое добро-то?). Я мог и сам взорваться поэмой страсти, если предмет будущего блаженства буквально натыкался на меня, погружённого в свой мир, где любовные грёзы всегда робко жались по уголкам, а закалённое вечной борьбой тело совсем не спешило предъявить аргументы физиологического свойства даже при созерцании существа не только приятного, а вот именно для подобных бурлений плоти созданного. Но вот настойчивые намёки буйной весны уже вмешиваются по хозяйски в мой спокойный и свободный пока от любовных сумасбродств мирок, да и разъясняют мне как недорослю-тупице, устроившему тихую любовную гавань: я, оказывается, хочу любить яростно и безоглядно. Здра-а-а-асте...